Июльская горячка = Неуловимый [СИ] - Евгений Сартинов

— Ежов Виктор Иванович. Восемьдесят третьего года рождения, проживает на Херсонской.

"Быстро он, однако, сгорел, дня не прошло", — подумал Мазуров, а потом поинтересовался:

— Машина у тебя есть под рукой?

— Дежурка.

— Высылай, еду.

Выслушав разговор мужа, Ирина Ивановна молча отвернулась и снова заснула. Она двадцать лет была женой милиционера и бурно реагировала на подобные ночные звонки и выезды только первые пять лет супружеской жизни.

Знакомую тщедушную фигурку Витьки Ежова Мазуров увидел за железной решеткой «обезьянника». Коротко глянув в его сторону и отметив полное отчаяние подростка, Михалыч зашел к дежурному.

— Здорово, Николай. Ну, что тут у тебя по этому орлу?

— Приветствую, Иван Михайлович, — капитан извиняюще развел руки, — уж простите, что потревожили, но дело такое. В десять тридцать группа немедленного реагирования выехала на Севастопольскую, там была пальба, какой-то придурок стрелял из обреза по фонарям, вроде бы и труп есть. Когда приехали, стрелка там, конечно, уже не было, а труп оказался спящим алкашом. На обратном пути проезжали Соцгород и увидели, как у одного из бараков толпа парней пинает какого-то бедолагу. Наш «уазик», конечно, спугнул их, и они сделали ноги. Но одного они все же успели прицепить.

— Этого Ежова? — Мазуров кивнул в сторону «обезьянника».

— Да. Начали допрашивать, а он уперся как бык и твердит, что хочет разговаривать только с вами. Что, давний знакомый?

— Да нет, наоборот, сегодня только познакомились. А этот, жертва, что с ним?

— В реанимации, в тяжелом состоянии. Врачи говорят, что выживет едва ли. Отбивную из него сделали. Живого места нет, все переломано.

— Кто такой — неизвестно?

Капитан заглянул в бумаги.

— Да нет, известно. У него с собой даже оказался паспорт, редкая удача. Вот, Кочин Николай Петрович.

— Кто?! — вскрикнул Мазуров.

— Кочин. А что?

Рука Мазурова автоматически полезла за сигаретами.

— Знавал я этого человечка, — пробормотал он, закуривая. — Интересно! Очень интересно. Кто ведет дело?

— Колесников. Он сейчас в седьмом кабинете.

— Хорошо, я займусь этим, — кивнул Мазуров и начал подниматься на второй этаж.

— Только, Михалыч, по новому УПэКа ты не имеешь права допрашивать его без адвоката.

— Да я и не буду его допрашивать, так просто побеседую, — отмахнулся Мазуров, недобрым словом помянув создателей этого дебильного Уголовно-процессуального кодекса.

Бармин был доволен. Никого из отставников он в подобном случае беспокоить бы не стал, но Мазурова Николай знал давно и верно рассчитал реакцию подполковника на ночной звонок.

Вадима Колесникова Мазуров застал мирно спящим в старом, обшарпанном кресле. Растолкав оперативника, он спросил:

— Ну, как дела, спящая красавица?

Тридцатилетний Вадим Колесников, рослый, курносый парень, мало походил на красавицу, тем более спящую. Приходу подполковника обрадовался.

— А, Михалыч! Слава богу, ты приехал, а то этот щенок, кроме тебя, ни с кем больше говорить не хочет.

— Чего это он так?

Мазуров не слишком жаловал Колесникова как оперативника, тот присутствовал на работе "от и до", ни минутой больше, и не слишком выкладывался. Плюс ко всему Вадим любил выпить, а эту слабость Михалыч мог простить только фанатику своего дела Колодникову, а не такому сачку, как Колесников.

— Откуда я знаю, — развел руками опер, — сам его сейчас спросишь. Не родственник твой?

— Родственник, — подтвердил Мазуров, — по Адаму с Евой.

Колесников засмеялся, ушел и вскоре вернулся с Ежовым. Только по тому, как напряженно парень уселся на стул, Мазуров понял, что разговор будет трудным. Витька так зло сверкнул глазами в сторону Колесникова, что подполковник подтолкнул оперативника к двери.

— Иди, Вадим, поспи в дежурке.

Когда они остались вдвоем, Мазуров закурил и протянул сигарету Ежову. Тот ее взял, но зажигалку словно не заметил, а сразу заговорил горячо и путано.

— Я не виноват, я вообще туда случайно попал! Шел домой, а тут они, я этого мужика и пальцем даже не тронул!

— Ну-ну, — подполковник достал из папки заявление Уткина, показал его парню. — И тут ты случайно оказался. Проходил мимо с трубой в руке. Если бы не я, то ты бы этого отставного майора шандарахнул трубой, и готово, суши сухари на долгие года. А у него двое детей, между прочим. Так что, парень, я тебе не верю. И суд не поверит. И поедешь ты лет на десять в очень далекие края.

В приоткрытую дверь заглянул Бармин и сказал только одну фразу:

— Михалыч, этот Кочин умер.

Мазуров кивнул и повернулся к своему подопечному.

— Ну что, слыхал? Это уже совсем другая статья, и по полной катушке.

Ежов сидел опустив голову, сквозь короткий ежик волос от затылка ко лбу был отчетливо виден длинный белый шрам и параллельно ему еще один, поменьше. "Да, похоже, ему тоже доставалось по жизни не одно птичье молоко, — подумал Мазуров, — пирожными его редко кто кормил".

— Я его не бил, — упрямо повторил парень, — вообще не бил.

— Давай начистоту, — Мазуров положил на стол свои огромные кулаки, посмотрел на них так, словно увидел впервые. — Если ты не бил, то скажи кто? Это ведь твой район. Сам говорил, что шел домой, а они тебя позвали, значит, ты всех их знаешь. Так?

Витька молчал.

— Пойми, твое спасение сейчас только в твоих руках, — убеждал его подполковник.

Пацан медленно покачал головой.

— Не могу.

— Боишься?

— Ничего я не боюсь! — окрысился Ежов.

— Боишься, — Мазуров достал еще одну сигарету, озабоченно заглянул в пачку. Разговор обещал быть долгим, и запасов никотина должно хватить. — И еще как боишься. Вон, аж стул мокрый.

— Я не боюсь, просто западло пацанов продавать, — процедил он сквозь зубы.

— А-а, вон ты о чем! — рассмеялся Михалыч. — Так ты о высоких материях! Значит, нам тогда и разговаривать не о чем, значит, сядешь на полную катушку, и по убийству Николая Кочина, и по делу этого вертолетчика тоже. — Мазуров кивнул на свою папку: — Знаешь, сколько теперь тебе в сумме светит?

Ежов молчал, он по-прежнему боялся избегать взгляда старого сыщика.

— А я тебе скажу. Как рецидив, а дело вертолетчика пойдет первым, значит, Кочин уже второй. Это как минимум пятнашка. И скажи спасибо этому долбаному Евросоюзу, что отменили смертную казнь, а то мог бы и загреметь на вышак. Хотя еще неизвестно, что лучше.

Мазуров в возбуждении опять, было, взялся за пачку, потом вспомнил, что там осталось всего три сигареты, и отбросил в сторону.

— Ты хочешь этого? — повысил голос Мазуров.

Ежов отрицательно мотнул головой.

— Так, уже лучше. Тогда говори, кто его бил?

— Ну не могу я это сказать! — снова взорвался Витька. — Меня же они потом убьют! Затопчут, как этого хмыря…

— Вот это другой разговор! По крайней мере, теперь честно.

Мазуров не удержался и все-таки закурил.

— А то "слово чести", братство до гроба! Бабушка тебя давно воспитывает? — неожиданно сменил он тему.

— С пяти лет, — буркнул Витька.

— Где родители?

— Отец умер, а мать прав лишили материнских. Не знаю, где она сейчас, может, и померла давно.

— Понятно. Бабушку любишь?

Витька кивнул.

— Как у нее здоровье?

— Не очень. Давление высокое.

— Давление — это плохо. Тут может быть и инфаркт, и инсульт. С этим шутить нельзя. Как думаешь, она обрадуется, если узнает, что тебя посадили на пятнадцать лет?

— Нет, — тихо шепнули Витькины губы.

— У тебя и девчонка поди есть?

— Да.

— Как зовут?

— Люська.

— Сколько ей лет?

— Пятнадцать.

Мазуров усмехнулся, покрутил головой. Витька зло скривился, но подполковник был уже серьезен.

— Знаешь, как все это будет? Не смотри так, не думай, что я гадалка, гадать тут нечего, все проверено, и не раз. За тяжкие преступления у нас под амнистию не попадают, значит, сидеть будешь от звонка до звонка. Пятнадцать плюс пятнадцать, значит, когда ты выйдешь, Люське твоей будет уже тридцать. У нее к этому времени будет двое детей, а муж ее — один из этих твоих друзей-козлов. Он научит ее пить водку, а может, и на иглу посадит. Будет она ходить из притона в притон, с вечным фингалом под глазом, с выбитыми зубами. Материнства ее лишат, так что как раз к твоему выходу она будет снова свободна и с радостью примет тебя в свои объятия и поцелует беззубым ртом.

Витька метнул на Мазурова злой взгляд.

— Что, не веришь? — переспросил подполковник. Надо отдать должное, говорил он страстно, убедительно. — Именно так и будет, поверь мне. Знаешь, сколько я за двадцать своих милицейских лет таких вот молодых дурачков видел? У каждого второго, кто сидел на этом стуле, именно такая судьба, можешь не сомневаться! Да и ты будешь уже не такой, зона не сахар.